В зал заглянула дежурная сестра.
– Миз О’Доннелл к телефону, – сказала она.
– Скажите, пусть перезвонят, – велела медсестра-преподаватель.
– Боюсь, мне придется ответить, – возразила Мэгги и направилась к выходу.
– Сядьте, пожалуйста! – Голос медсестры зазвенел от гнева.
– Извините, – откликнулась Мэгги с порога.
– Это же ваш ребенок! – крикнула та.
Мэгги обернулась, с любовью взглянула на Горэма и ослепительно улыбнулась сестре.
– Не волнуйтесь, – сказала она. – Мы классная команда. Он будет дышать, а я рожать.
– Дыши… два… три… тужься! – произнесли Горэм и врач. – Дыши… два… три… тужься!
– Давайте же тужьтесь, – сказал врач. – Умница… Вот так… Почти готово… Тужьтесь изо всех сил!
– А-а! – крикнула Мэгги.
Доктор Карузо умолк. Теперь он был занят. Он извлекал младенца.
– Еще раз! – приказал он.
Мэгги снова закричала…
Горэм смотрел не отрываясь. Доктор Карузо на шаг отступил. Ребенок запищал, и Карузо улыбнулся:
– Поздравляю, у вас сын.
Вот, значит, как это бывает.
Через несколько минут врач бросил обоим:
– Вижу, вы посещали дыхательные занятия. Молодцы!
Горэм посмотрел на Мэгги, а она на него.
– А как же иначе, – подхватила Мэгги.
Итак, все обошлось. Вскоре Мэгги выразила желание поспать, и Горэм решил вернуться домой. Он снял больничную одежду, которую медсестра велела бросить в лоток, спускавшийся в прачечную. Одевшись и собравшись, он уже был готов покинуть этаж на пару с доктором Карузо, когда вдруг понял, что натворил.
– Желоб! Я оставил в кармане часы. Они укатились в прачечную.
– Прискорбно слышать, – сказал Карузо. – «Ролекс»?
– О нет. Недорогие, но все равно…
– Скажите медсестре, а она передаст в прачечную. Может, найдут.
– Это что, частая история?
– Наверное.
– И как, нашли хотя бы раз часы?
– Затрудняюсь сказать. Думаю, на работу в прачечной большой спрос.
– Это точно.
– Взгляните на это с другой стороны, – бодро посоветовал Карузо. – Вы потеряли часы, зато получили сына.
Вернувшись домой, Горэм позвонил родителям Мэгги и матери. Затем откупорил бутылку шампанского и заставил Беллу выпить за новорожденного, а также сказал, что она должна съездить с ним в больницу и посмотреть на ребенка. Он хотел, чтобы и Белла к нему привязалась.
Но до этого пришлось убивать время. Он был слишком взволнован, чтобы тупо устроиться перед телевизором. Вся работа, естественно, пошла побоку. Он зашагал по комнате.
Можно позвонить Хуану. Это будет очень кстати.
Но Горэм на минуту отложил звонок и продолжил расхаживать. Ему не хотелось думать о делах, но он ничего не мог с собой поделать.
Что ему делать, черт побери, с предложением инвестиционного банка?
Миллениум
Кризис в жизни Горэма Мастера развивался так исподволь, что по прошествии лет он и сам не мог сказать, с чего все началось. Наверное, в тот самый день, когда родился Горэм-младший и он отказался от предложения присоединиться к инвестиционному банку. Тогда казалось, что так будет лучше, и Мэгги согласилась с его решением.
С тех пор его жизнь текла ровно. Обвал рынка ценных бумаг в 1987 году стал только воспоминанием, пускай и болезненным, заняв положенное место в цикле рыночных падений и взлетов, которые вот уже триста лет будоражили Нью-Йорк и Лондон.
Он, правда, сменился другой рецессией, теперь уже на рынке нью-йоркской недвижимости, и это довольно благоприятно отразилось на семье Мастер, так как вскоре после рождения второго сына, Ричарда, в их доме освободилась восьмикомнатная квартира. «Через пару лет она будет на тридцать процентов дороже», – сказал Горэм Мэгги. Финансовая логика была безупречна: продать в условиях спада дешевую вещь, чтобы купить дорогую. Вдобавок речь шла о продаже наследственного имущества, и доверительные собственники были рады вручить его сведущему покупателю, который уже живет в том же доме, а потому не возникло проблем с одобрением совета кооператива и не пришлось платить комиссионные риелтору. Они продали свою шестикомнатную квартиру, взяли совместную ипотеку для покрытия разницы и купили восьмикомнатную. В следующем году Горэма выбрали в совет кооператива, где он прослужил несколько лет.
Но вскоре и восемь комнат заполнились. После двух мальчиков им захотелось дочку, и в 1992-м родилась Эмма. Мальчиков отправили во вторую спальню, а Эмме отвели третью. Помимо этих восьми комнат, с кухней соседствовали еще две для прислуги, и к рождению Эммы домработница Белла разделила их с няней Меган – веселой девушкой из Висконсина, которая прожила у них несколько лет, пока ей на смену не явилась ее кузина Милли. Любой разумный человек мог только радоваться такому приятному житью в Верхнем Ист-Сайде.
Но именно тогда Горэм впервые в жизни начал мечтать о переезде за город.
Нет, в городе было не так уж плохо. Наоборот, для многих Нью-Йорк стал намного привлекательнее, чем был многие годы. Мэра Коча сменил мэр Динкинс, который, будучи афроамериканцем, сочувственнее отнесся к проблемам Гарлема и других ущемленных районов. Однако преступность – особенно хулиганство, – которой славился город, оставалась высокой почти до середины девяностых, когда Нью-Йорк возглавил сторонник жесткой руки мэр Джулиани. Он мог не нравиться, но его политика «нулевой толерантности» к преступности принесла плоды. Отныне можно было безбоязненно ходить по улицам.
Город стал и чище. Небольшой Брайант-парк, разбитый за Нью-Йоркской публичной библиотекой там, где когда-то стоял Кристалл-Палас, давно превратился в зловещую клоаку, где шныряли крысы и промышляли уличные наркоторговцы. Теперь он стал местом отдыха для работников окрестных офисов, где можно было посидеть и выпить капучино. На Сорок второй улице по направлению к Таймс-сквер снесли убогие кинотеатры, в которых крутили жесткое порно. Центр города, Сохо и примыкающий район, ныне известный как Трайбека, превращались в фешенебельные анклавы для любителей лофтов. Да, эта джентрификация и яппификация отчасти губила старый город, но Горэм считал, что в целом изменения происходят к лучшему.
Нет, его желание покинуть город – во всяком случае, поначалу – было вызвано тоской по простору.
Какой бы большой и красивой ни была их квартира, семейству порой хотелось немного рассредоточиться. Мальчикам стало бы хорошо в раздельных комнатах. Июль и август в Нью-Йорке бывали невыносимы. Многие знакомые Горэма из коммерческих банков жили в пригородах. Двое его друзей, тоже старшие вице-президенты, владели отличными домами в Нью-Канаане, на двух и четырех акрах земли соответственно, с теннисными кортами и бассейнами. Им приходилось вставать на заре и ехать в город, но они считали, что дело стоит того.
– У них жены не работают, – совершенно резонно заметила Мэгги и улыбнулась. – Я не могу одновременно заниматься детьми и кататься в город, даже если у нас будет машина с шофером. Да и школы в городе лучше.
Однако в 1997 году они пришли к удобному компромиссу. Загородный дом. Небольшим неудобством явилось то, что им обоим приглянулась небольшая ферма в Северном Салеме. Еще пара миль – и они очутились бы в округе Патнам, где цены и налог на недвижимость были ниже, тогда как Северный Салем находился в округе Уэстчестер, налоги там были высокими и шли на содержание местной школы. Но дом привел их в восторг, и все решилось.
Горэм был очень доволен. Они ездили туда почти на все уик-энды, детям там нравилось. Летом они с Мэгги зачастую по нескольку дней кряду ездили оттуда в город. Это занимало час пятнадцать от двери до двери, независимо от выбора в пользу автомобиля или поезда до Центрального вокзала. Горэму казалось, что он распахнул окно в жизнь.
И это, приходилось признать, совпадало с его жизненным планом. Другие люди держали летние дома или снимали их на Лонг-Айленде; в Хэмптонс стянулась толпа состоятельных людей, готовая платить большие деньги. Но многие предпочитали более спокойные, более сельские окрестности длинного коридора, который протянулся от Бедфорда в центре Уэстчестера на север через долину Гудзона до фешенебельного округа Датчесс. Туда особенно тянуло лошадников. Северный Салем находился не так далеко, но никак не являлся пригородом. Там устраивали охоту, а несколько поместий раскинулись на сотни акров. Место было для богачей, как и Бедфорд, и Горэму это нравилось, так как он полагал, что семейство Мастер находится именно там, где ему положено.