Однако на набережной Саут-стрит уже стало тихо, и им удалось причалить и выбраться из лодки. Теодор дал старику несколько долларов. Несмотря на протесты Гретхен, ее уговорили отправить на Бауэри Теодора, а самой пойти с Мэри в салун Шона, до которого было недалеко.

– Если где и есть безопасное место, то это у Шона, – уверенно заявила Мэри.

Шон как раз запирал дверь, когда они дошли до салуна. Он быстро втолкнул их внутрь, не сильно обрадованный визитом.

– Я-то думал, что вы на Кони-Айленде и вам ничего не грозит, – раскипятился он. Но проявил понимание. – Мать спешит к детям, – сказал он Гретхен и пожал плечами. – Что тут поделаешь?

Через полчаса пришел Теодор. Дети были у дедушки и бабушки.

– Я могу тебя отвести без всяких проблем, – сказал он сестре.

Уходя, он мягко обратился к Мэри:

– Мы еще поговорим, Мэри, когда все закончится.

– Возможно, – сказала она.

Он не отступится. Если она появится в ателье, то уж наверняка. Но на Кони-Айленде было одно, а теперь в городе – другое. Она вернулась в привычный мир. Ладно, там будет видно.

Сейчас же главным было понять: куда ей податься сию секунду?

– Побудь-ка ты здесь, – сказал Шон. Когда она выразила желание отправиться в Грамерси-парк, он повторил: – Я не знаю, что там творится, а здесь, с родными, тебе всяко будет спокойнее.

Но ее семьей стали Мастеры, хотя она этого не сказала, а просто заявила, что все равно пойдет к Мастерам. Шон нехотя взялся ее проводить. Подбираться к Грамерси-парку пришлось осторожно, и когда они достигли Ирвинг-плейс, стало ясно, что там состоялись столкновения. Все было усыпано битым стеклом и мусором. Шон слышал, что на Двадцать первой улице, находившейся с северной стороны площади, построили баррикаду. Когда они зашли с запада, дорогу им преградил патруль, но не мятежников, а жителей Грамерси-парка, вооруженных револьверами и мушкетами. Эти люди не знали Шона, но один узнал Мэри. Он настоял, чтобы она простилась с братом на пропускном пункте, лично довел ее до двери Мастеров и разбудил их. Шон подождал, пока не убедился, что она в безопасности.

Из спальни сразу вышла сама миссис Мастер. Она отвела Мэри в кухню и заставила выпить горячего шоколада.

– Теперь шагом марш в постель, Мэри, – скомандовала она. – О приключениях расскажешь утром.

Но утром Мэри не рассказала о приключениях. Было ли дело в жаре, пережитом потрясении или в чем-то другом, ночью у нее началась лихорадка. К утру ее трясло, она горела. Миссис Мастер лично ухаживала за ней, заставляла пить и клала на лоб холодные компрессы.

– Не разговаривай, Мэри, – сказала она, когда та попыталась поблагодарить. – Мы только рады, что ты благополучно вернулась.

А потому Мэри не знала о поджогах и убийствах, которые продолжались в тот день по всему городу. Ей не было известно о том, что насилие охватило причал в Бруклине, где она побывала, и что на Ист-Ривер произошли многочисленные убийства. Только утром в четверг, когда жар спал и она почувствовала голод, ей рассказали, что прибыли наконец войска, что по мятежникам открыли огонь, а сам Грамерси-парк защитили гаубицами.

Ужасный Призывной бунт 1863 года подходил к концу.

Днем горничная принесла Мэри суп, села в изголовье и принялась рассказывать о том, что случилось в отсутствие Мэри: про то, как пропал мистер, а потом и миссис Мастер, и как та спасала приют, и как ее саму спасли мистер Мастер и абортистка мадам Рестелл. Новости были настолько удивительны, что Мэри села в постели.

– А с тобой-то что было? – спросила горничная.

– Со мной? – отозвалась Мэри. – О, ничего. Ничего особенного.

«Лунная соната»

Успешная карьера Теодора Келлера за те восемь лет, что прошли с посещения Кони-Айленда, объяснялась преимущественно двумя обстоятельствами. Первое заключалось в том, что в конце лета ужасных бунтов он решил лично запечатлеть последние этапы Гражданской войны. Вторым было покровительство Фрэнка Мастера.

И тем не менее сейчас, теплым октябрьским днем накануне открытия важнейшей в его жизни выставки, в блистательной галерее у Астор-плейс, которую по случаю снял Мастер, он был готов рассориться со своим благодетелем.

– Вы все погубите! – гневно выкрикнул он.

– А я вам говорю, что поступить нужно именно так, – твердо возразил Мастер.

У них уже произошел один спор. Теодор был не против, когда Мастер предложил включить в экспозицию портрет Лили де Шанталь. Но когда покровитель предостерег его от показа фото мадам Рестелл, Теодор пришел в бешенство.

– Это один из лучших моих портретов! – вознегодовал он.

Портрет мадам Рестелл был шедевром. Он пришел к ней в дом, нашел огромное кресло с резным узором и усадил ее, как Клеопатру на трон. Ее бычье лицо воинственно обратилось к камере, ужасное, как у Минотавра. Даже лик генерала Гранта, рядом с которым был размещен ее портрет, рисковал слететь со стены.

– Тео, – сказал ему Фрэнк Мастер, – эта женщина приобрела столь дурную репутацию, что по соседству с ней не продать и участка земли – на Пятой авеню, между прочим! Никто не желает там жить. Если вы выставите ее портрет, то растеряете всех заказчиков.

С этим нехотя согласилась даже Хетти Мастер. Мадам же Рестелл рассвирепела, узнав, что выставка пройдет без нее.

А нынче Мастера волновали соображения политики.

– Будьте осторожны, Тео, – сказал он. – Я не хочу, чтобы вы навредили себе.

Его совет был, наверное, разумен, но Теодор плевать хотел на это и отказался от перестановок.

– Я передаю правду жизни, как всякий художник, – заявил он.

В этом смысле он приобрел неожиданного союзника – Хетти Мастер.

– Он совершенно прав, – сказала она мужу. – Пусть выставляет любые фотографии, какие хочет. За исключением, может быть, мадам Рестелл, – чуть нехотя добавила она.

Но в бешенство Теодора привело неожиданное послание от Мастера, которое прибыло сегодня, когда экспозиция была уже готова. Не помогло и личное прибытие покровителя в галерею. Совсем наоборот.

– Вы только подумайте! – проникновенно воскликнул Фрэнк. – Повесьте все три на одну стену. Босс Твид будет слева, Томас Наст – справа, а ниже – тот самый снимок городского суда. Или выше, если угодно, – сжалился он.

– Но в этих работах нет ничего интересного, – возразил Теодор.

Среди тысяч фотографий в его коллекции эти три безупречно отражали действительность, но не больше.

– Теодор, – произнес Мастер терпеливо, словно разговаривая с ребенком, – Босса Твида сегодня арестовали.

Если Таммани-холл умел делать деньги на Нью-Йорке, то про Босса Твида говорили, что он вознес тонкое искусство откатов на небывалые высоты. Не то чтобы он занимался чем-то мудреным. Совместно с Суини, членом комиссии по паркам, финдиректором Коннолли и мэром Оуки Холлом он сформировал шайку, ведавшую городскими подрядами. Но если раньше контракт на десять тысяч долларов прирастал еще одной-другой тысячей, то эта клика, благо подмяла под себя решительно все, ощутила свое право требовать много больше. И вот уже более десяти лет стоимости контрактов возрастали впятеро, вдесятеро и даже стократно. Затем подрядчику платили, щедро накидывая сверху, а колоссальный остаток делили между собой.

Самым выдающимся предприятием стало строительство здания суда за Сити-Холлом. Оно возводилось уже десять лет, и конца этому не было видно. В достроенном виде оно, несомненно, должно было стать одним из виднейших зданий в городе – настоящим дворцом в лучшем неоклассическом стиле. Но шайка не спешила завершать строительство, так как это архитектурное великолепие превратилось в золотую жилу. Наживались все – во всяком случае, все многочисленные друзья шайки. Скромные ремесленники, получившие там подряды, успели разбогатеть. Никто не знал, сколько миллионов вбухали в это здание: новый суд уже обошелся дороже, чем недавно приобретенная Аляска.