– Где Гретхен? – спросила Мэри.

– Вернулась в гостиницу, ей захотелось прилечь.

– Вот как…

– Вы не против, если я присяду?

Она не ответила, но Теодор все равно сел, подобрал планшет и взглянул на рисунок.

– Он не закончен, – сказала Мэри.

– Выглядит многообещающе, – заметил он, оценив разрушенный навес, положил планшет с другой от себя стороны, чтобы она не достала, и растянулся на земле во весь рост. Мэри стало немного неловко оттого, что она сидит. Не надеть ли шляпку?

– Лягте, – сказал он. – Солнце пойдет вам на пользу. По крайней мере, немного его. Когда я лежу вот так, – произнес он довольно, – я притворяюсь ящеркой.

– Я как раз думала о ящерицах, когда вы пришли! – рассмеялась она.

– Так-то! – ответил он. – Мысли великих людей сходятся. Или, может быть, ящериц.

Мэри легла. Она была одна, лежала рядом с мужчиной, но этого никто не видел.

И потому она не стала противиться, когда он повернулся и нежно поцеловал ее. Она позволила. А когда он сказал: «Вы так красивы, Мэри», она сочла, что так оно и есть.

И вскоре он уже целовал ее, как никто раньше, познавая ее губы и язык; она же понимала, что это начало того, чего делать нельзя. Но все равно не остановила его и вот уже принялась отвечать, а сердце билось все чаще.

– А вдруг нас увидят? – спросила она, задыхаясь.

– Вокруг нет никого на несколько миль, – отозвался он.

Его поцелуи становились все более страстными, он дал волю рукам, и Мэри до того возбудилась, что не хотела, чтобы он останавливался, хотя и понимала, что не должна уступать. Ибо если не сейчас, то, может быть, никогда.

Она ощущала и его возбуждение. Теодор начал раздевать ее. Его дыхание было мелким и прерывистым.

Затем послышался голос Гретхен. Голос Гретхен, донесшийся с берега. Голос Гретхен, все приближающийся.

– Мэри?

Теодор выругался и отпрянул. Секунду Мэри лежала, чувствуя себя брошенной. Затем, испытав приступ паники, неуклюже сунулась Теодору за спину, схватила планшет, затем нашла и надела шляпку. А потому минутой позже Гретхен, перешедшая через дюну, застала Мэри, быть может, чуть растрепанной, но занятой рисованием, а брат сидел в нескольких ярдах и таращился на нее по мере того, как она приближалась и смотрела на них неподвижным взглядом змеи, готовой ужалить.

– Привет, Гретхен, – спокойно сказала Мэри. – Может, сводишь Теодора прогуляться, пока я не дорисую?

Они вернулись в гостиницу далеко за полдень. Говорили мало. Но стоило им войти, как один из постояльцев сообщил об утренних беспорядках на Манхэттене. Новости пришли с дневным паромом.

– Что случилось? – спросил Теодор.

– Напали на призывной пункт, что на Сорок седьмой. Очевидно, подожгли.

После ужина хозяин сказал, что днем беспорядки продолжились. Он узнал об этом в отеле напротив. Вспыхнуло несколько пожаров.

– Телеграф не работает, – доложил он, – поэтому мы не знаем подробностей. Возможно, ничего страшного не произошло.

День выдался жаркий и душный. Здесь благодаря ветру с моря духота не особенно ощущалась, однако на улицах Нью-Йорка наверняка было тяжко. А после ужина она начала угнетать даже на здешней веранде.

Немного позже Гретхен отлучилась в номер.

– Я собираюсь прогуляться к морю, – объявил Теодор, извлекая сигару.

– Я тоже пойду, – сказала Мэри.

На пляже было тихо.

– Жаль, что Гретхен пришла, – сказала Мэри.

– Да, – кивнул Теодор.

– Вы останетесь еще на несколько дней?

– Хотелось бы. Правда, меня ждет работа в ателье.

Мэри издала неопределенный сочувственный звук.

Они уставились на воду. Облака собирались в тучи, обещая дождь и облегчение от жары.

– Посмотрим, что принесет день завтрашний, – сказал Теодор.

Тем вечером Гретхен и Мэри легли как обычно. Гретхен ни слова не сказала о Теодоре. Мэри, едва погас свет, почувствовала, что вот-вот разрыдается. Она была рада начавшемуся дождю, который стучал в окно и заглушал звуки.

Проснувшись посреди ночи, Мэри обнаружила, что Гретхен нет в номере. Она немного выждала. Мертвая тишина. Тогда она встала с постели и подошла к окну. Дождь перестал, снова горели звезды. Выглянув, Мэри сперва ничего не заметила. Потом различила бледную тень, двигавшуюся по полоске травы. Это была Гретхен в ночной рубашке, расхаживавшая взад и вперед у кипы кровельной соломы.

Мэри не захотела окликать ее, боясь перебудить весь дом. Она тихо выскользнула из номера, спустилась вниз и вышла наружу.

– Что ты делаешь? – прошептала Мэри. – Ты вся промокнешь!

– Мне не спится, – ответила Гретхен. – Я беспокоюсь.

– О чем?

– О детях. С этими пожарами в городе…

– Так говорили же, что ничего серьезного.

– Они не знают. Отсюда город даже не видно.

У Мэри екнуло в груди, но она осеклась лишь на пару секунд.

– Ты хочешь съездить домой, просто спокойствия ради?

– Да, об этом я и думала.

– Сядем на утренний паром, – сказала Мэри. – Если все в порядке, то всегда можно вернуться.

– Да.

– Тогда иди ложись, пока не простыла.

Первый паром отходил только в середине утра, но все трое заранее явились в Пойнт и ждали там – Теодор настоял на том, чтобы сопровождать их. Паром опаздывал. Они провели в ожидании час. Потом второй. Затем пришел какой-то человек, который сказал, что парома не будет, и они отправились обратно в гостиницу разузнать новости.

– На паром напали и, вероятно, подожгли, – сказал им хозяин. – Из Бруклина только что прибыл человек с бумагами. В городе творится бог знает что. Всюду пожары. Послали за войсками к президенту Линкольну.

– А телеграмму в город можно отправить? – спросил Теодор.

– Боюсь, нет. Все телеграфные линии уничтожены. Вам безопаснее быть здесь.

– Мне нужно в город, – сказала Гретхен. – Там мои дети.

– Я могу раздобыть повозку, и вы доберетесь до Бруклина, – предложил хозяин, – но вам грозят неприятности.

Он сумел сделать лучше, и через полчаса они сидели в двуколке, влекомой резвым пони. К середине дня уже пересекали Бруклинские высоты, с которых открывался вид на город.

Горело везде. Дым поднимался из десятка районов. Нетронутым выглядел только Финансовый квартал, благо точно напротив конца Уолл-стрит на Ист-Ривер стояла канонерка. Пусть пламя ада охватит весь город, но обитатели Уолл-стрит постараются обезопасить свои капиталы. Когда троица добралась до парома, новости оказались еще хуже.

– Половину черных кварталов спалили дотла, – сообщил паромщик. – Ниггеров поубивали без счету. По всему Ист-Сайду стоят баррикады. Богачей тоже ищут. Никто из купцов не смеет выйти на улицу, разграбили даже «Братьев Брукс».

– Я хочу переправиться, – сказала Гретхен.

– Если кому и ехать, то мне, – возразил Теодор. – А вы оставайтесь тут.

– Я поеду к моим детям, – твердо ответила Гретхен.

– А я с тобой, – подхватила Мэри.

– Да никто вас не повезет, – сказал паромщик. – Они уже уничтожили половину паромов и отрезают железные дороги. Мятежники вооружены, там идет война.

Они обошли причал. Никто их не брал. С наступлением вечера Мэри сказала:

– Нам лучше поискать какой-нибудь ночлег.

Но Гретхен словно не слышала.

Они увидели столб пламени, взвившийся в районе Бауэри, где жили дети Гретхен. Гретхен ахнула, а Теодор помрачнел. Мэри решила, что правильнее будет помолчать.

Солнце угрюмо садилось в бухту, когда к ним подошел какой-то старик.

– Я достал лодку. Там моя жена. – Он указал в направлении Саут-стрит. – Я отчалю, когда стемнеет, и вас захвачу, если хотите.

Им было странно пересекать Ист-Ривер на веслах под покровом ночи. Впереди царила тьма, в большинстве домов позакрывали ставни. Не горело и большинство газовых фонарей, хотя опасный газ, несомненно, просачивался. Над городом стояло зарево пожаров, с реки было слышно потрескивание и чувствовался запах дыма.