– Джеймс прибыл – скоро будет здесь. Я сказал, чтобы вел сюда своих. Еда готова?

– Скоро будет, отец. Сколько с ним человек?

– Сотни две. А что, какие-то трудности?

Женщины переглянулись.

– Конечно нет, – ответила Абигейл.

Когда толпа ввалилась в дом, Джеймс отвел Абигейл и отца в сторону и дал им короткий отчет о событиях.

– Мы плохо укрепили левый фланг. Лоялисты с Лонг-Айленда увидели это и донесли британцам. Ночью британские и лонг-айлендские отряды обошли Джамейку и утром атаковали нас с тыла. Потом поднялся весь фронт. Мы потеряли, наверное, тысячу двести человек – это только убитыми, не считая раненых. Катастрофа! Если бы Хау пустился в погоню и атаковал нас на Бруклинских высотах, то все было бы кончено. Пока же… – Он сделал отчаянный жест. – Мы живы и сразимся еще. Наверное.

Судя по унылым и изможденным лицам его соратников, остатки армии Вашингтона были не в лучшем состоянии для боев.

Дом на весь день превратился в импровизированный лагерь. Во дворе, на заборе, бельевых веревках и на голой земле разложили мокрые палатки и одежду, и когда наконец выглянуло солнце, дом окутался паром. Гудзон поставил перед воротами большую бочку, в которую Абигейл то и дело доливала бульон для всех прохожих солдат.

Около полудня, когда уже сам Мастер разливал это варево, мимо проехал Вашингтон. Он осунулся и выглядел усталым, но с удивлением посмотрел на купца-лоялиста, вооруженного черпаком.

Не говоря ни слова, Вашингтон поднес к шляпе палец и тронулся дальше.

Однако в последующие дни дела обернулись только к худшему.

– Три четверти коннектикутской милиции – это шесть тысяч человек – собрали манатки и ушли, – доложил Джеймс. – Никто не верит, что мы удержим Нью-Йорк. Кроме, может быть, Вашингтона. Как знать?

Одержав тактическую победу, британские войска нисколько не изменили стратегию. Они захотели воспользоваться преимуществом и повысить ставку. 11 сентября на Стейтен-Айленд прибыли Джон Адамс, Ратледж и сам Бен Франклин, чтобы вступить в переговоры с братьями Хау.

– Британцы предложили прощение всем, если мы откажемся от Декларации независимости, – сообщил Джеймс. – Делегации придется ответить отказом.

Его отец ничего не сказал, но потом шепнул Абигейл:

– По мне, так чертовски умнее ответить согласием.

На другой день вожди патриотов собрали военный совет.

– Вашингтон остался в абсолютном меньшинстве, – сказал Джеймс. – Нам не удержать город. Но есть еще один способ не сдать британцам Нью-Йорк.

– Какой же? – спросил отец.

– Сжечь.

– Уничтожить Нью-Йорк? Ни один человек в здравом уме не пойдет на такое!

– А Джон Джей предложил, – улыбнулся Джеймс. – Но не волнуйся, отец. Конгресс запретил.

Спустя два дня Вашингтон перебросил войска на север в скальную крепость на Гарлемских высотах возле своего штаба. Но он все-таки оставил в Нью-Йорке пять тысяч человек под командованием генерала Патнэма. Он не смог бросить город, не попытавшись его отстоять.

– Я остаюсь с Патнэмом, – сообщил Джеймс.

– Побудь, сколько сможешь, с Уэстоном! – взмолилась Абигейл.

Она подумала, что эти дни могут быть последними, которые малыш проведет с отцом.

Но времени не нашлось. Британцы явились на следующее утро. Они перешли Ист-Ривер у Кипс-Бей примерно в трех милях за городскими земляными укреплениями, неподалеку от поместья Мюррей-Хилл. Все высыпали на причал, и зрелище по всем статьям внушало трепет.

Пять боевых кораблей били по берегу прямой наводкой, в то время как плоскодонные баржи с четырьмя тысячами красномундирников стремительно пересекали реку. Когда солдаты высадились на берег Манхэттена, тамошняя милиция бежала, и ее можно было понять.

Абигейл с отцом остались дома с Уэстоном. Больше делать было нечего. Гудзон сказал, что войска патриотов находятся на Блумингдейлской дороге, которая пролегает по западной стороне Манхэттена. Что они предпочтут – атакуют красномундирников или попробуют проскользнуть? Абигейл не знала, где Джеймс. Отец стоял за воротами и прислушивался к пальбе.

Если патриоты отступали, то их гражданским единомышленникам не оставалось другого выхода. Это была странная картина. Тянулись целые семьи со скарбом, погруженным в фургоны, а то и в обычные тачки. Абигейл подошла к отцу, и тот сообщил, что видел, как мимо спешно проехал Чарли Уайт. Она спросила, не сказал ли тот чего.

– Нет. Но он помахал.

Прошел час. Затем еще. Тишина наводила жуть. Наконец Мастер услышал трескотню мушкетных выстрелов, но через несколько минут она стихла, и вновь воцарилось безмолвие. Прошло двадцать минут. Потом на улице показался одинокий всадник.

Это был Джеймс. Он спешился и влетел в дом:

– Все кончено! Мне надо уходить.

– Было сражение?

– Сражение? Едва ли. Британцы двинулись через остров. Патриоты должны были занять позиции за Мюррей-Хилл, и Вашингтон прибыл руководить. Но наши дали деру при первых же выстрелах. Вашингтон обезумел вконец – лупил их саблей плашмя, костерил за трусость и бог знает, что еще творил. Но они ни в какую. Побежали, как зайцы! Просто позор…

– А мне казалось, что Вашингтон – сухарь.

– Нет, он очень вспыльчив, но обычно держит себя в руках.

– И где же сейчас британцы?

– Движутся сюда. Хау ползет как улитка, словно дает нам время уйти. Возможно, так и есть. Кто знает? Но мне пора убираться, отец. Я пришел проститься.

– Сынок, – Мастер положил руки Джеймсу на плечи, – ты видишь, какое положение у патриотов. Я заклинаю тебя ради тебя же, ради твоей семьи – брось это дело! Еще не поздно. Сними форму, останься дома. Если ты это сделаешь, то вряд ли британцы тебя тронут.

– Не могу. Я должен идти. – Он обнял Абигейл, подошел к малышу Уэстону, который смотрел на него огромными глазами, подхватил его и поцеловал, затем повернулся к отцу. – Мне нужно кое-что сказать тебе, отец.

– Говори быстро.

– На всем белом свете ты один, кому я доверю сына, – сказал он, обнял Мастера и тронулся в путь.

Они смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду. Потом вернулись в дом. Отец заперся в кабинете. Чуть позже Абигейл различила его рыдания.

– Идем, Уэстон, – позвала она малыша. – Пойдем на Боулинг-Грин.

Британцы вступили в город, как входит всякий завоеватель. Люди махали им и ликовали не то от радости, не то от страха. Ее отец вывесил над дверью «Юнион Джек». Поскольку значительная часть города опустела, проблем с постоем не возникло. «Впрочем, – предупредил отец, – не сомневаюсь, что этот дом приглянется какому-нибудь полковнику».

Теперь британцы двигались быстро, стремясь захватить бо?льшую часть Манхэттена. Однако на следующий день сбежавшие так позорно патриоты вдруг устроили шоу.

На севере острова, за самым лагерем патриотов на Гарлемских высотах, отряд из нескольких сот красномундирников, гнавший прочь каких-то коннектикутских рейнджеров, внезапно натолкнулся на орду патриотов, которая хлынула на них с холма. Завязался короткий бой, но патриоты отважно поднажали, и на сей раз бежать пришлось неприятелю.

Это, несомненно, немного приободрило патриотов. Но странное дело: Абигейл заметила, что и отец был доволен.

– По крайней мере, американцы чуток показали себя, – обронил он.

На следующее утро ровно в одиннадцать часов, когда отца не было дома, Гудзон доложил, что пришел английский офицер.

– Ему, конечно, приглянулся дом, – вздохнула она и пошла к двери.

Там стоял офицер чуть моложе ее брата. Его шевелюра была всклокочена, зато голубые глаза, которыми он взглянул на нее с высоты своего роста, – невыразимо прекрасны.

– Мисс Абигейл? – осведомился он. – Меня зовут Грей Альбион.

Пожар

Великий нью-йоркский пожар начался в полночь 30 сентября.